Пластический мотив поезда в виде огромного макета

Паровоза старинной конструкции, томительно медленно (в течение восьми минут!) выползающего на сцену в первой картине, в последней — дублируется таким же движением автобуса современной, обтекаемой формы. В сцене суда внезапно возникает кровать гигантских размеров (десять метров на четыре), становящаяся дыбом, а затем под влиянием острого светового луча трансформирующаяся в парусную лодку (!), исчезающую за горизонтом.

Третья тема разворачивается в космической капсуле, где балет исполняет некий «танец времени», затем свет преображает сцену в гигантский щит управления, на котором мигают в геометрическом рисунке, столь похожем на «оптические» опыты Васарели, сотни электрических лампочек, а на этом фоне механически передвигаются через все сценическое пространство фигуры двух людей, заключенных в стеклянные скафандры,— они ритмически принимают то горизонтальное, то вертикальное положение. Так получилось, что потеряли диплом? Закажите диплом ГОЗНак и проблема будет решена.

«Движение, пространство, время — три основных понятия, из которых Уилсон создает свой «театр мечты»,— так формулирует западногерманский критик Рената Клетт в своем репортаже с XXX Авиньонского фестиваля работу Уилсона и продолжает: — Три измерения соотносятся друг с другом, реагируют друг на друга, следуя точному расчету. На этот раз, наряду с прославленными замедленными движениями, можно увидеть и быстрые, почти лихорадочные жесты, нарастающие, убыстряющиеся, доходящие до какого-то буйного ритма, как, например, танец Люсиндии Чайлдс, в котором одни и те же движения вперед и назад в течение получаса меняют различные темпы... Здесь разрабатывается эстетика абстрактная, геометрическая, холодная (напоминающая полотна Мондриана) и тем не менее обладающая громадной чувственной силой, силой внушения. Технический, почти научный подход Уилсона к эстетике и его интуиция, основываясь на визуальных, быстро сменяемых структурах, создают театральный мир, замкнутый в самом себе и тем не менее воспроизводимый и строго рассчитанный. Почти физически ощущаешь красоту абстракции, гармонию технических процессов, превращение расчета в сомнамбулизм. Показываемое — не история, не действие в обычном смысле, это образная архитектура, игра со временем и пространством — чистая эстетика, можно сказать — искусство для искусства». Это точное определение внезапно, словно на машине времени, перенесло меня не в будущее, в которое как будто звал американский режиссер, а в глубокое прошлое.